| 1. Ребёнок-женщина |
|---|
я сам еще ребенок. Ты что меня боишься? Ты не трусь. Среди бандитских всяческих разборок я сам в себе никак не разберусь. Мы в разных временах, как в разных странах. И в разных заблудились мы обманах, но заблудились одинаково. Надеяться? На что и на кого? |
особенно когда все безнадежно. Не обмануть их просто невозможно. Самообман - их счастье и беда. |
Ты можешь дать нахалу по рукам. Как девушки бывают одиноки, так в страшном сне не снится старикам. |
когда ко мне на берегу морском со дна явился греческий твой профиль на амфоре с прилипшим к ней песком. |
и нежности застенчивой лавина задела по нечаянности тех, кого задеть - хотя бы краем - грех.... |
напрашиваясь снова на обман, " Не разлюблю тебя. И не надейся!" - шутя, грозишь, когда мы - по домам. |
уже тебе не нужен, хотел бы я, разлюбленный тобой, тебя увидеть - лучше бы не с мужем, - с классической коляской голубой. |
забыв легко всех сплетен грязь и гнусь, я потихоньку отойду в сторонку и горько, но счастливо улыбнусь. |
|
2. Я не знаю что делать с любовью твоей |
что делать с любовью твоей. Ты уж как-нибудь справься, пожалуйста, с ней. Ты совсем на другом временном берегу - я никак в твое время попасть не могу. Ты не можешь попасть в мое время, когда был я молод, а ты не была молода, потому что вообще не была на Земле, притаясь будто солнечный зайчик во мгле, и на вечном лице моей первой любви запоздало не вырастут губы твои. "Я тебя не люблю", - так тебе я не лгу. Но три слова другие во мне, как во льду. У меня нету права на них, нету сил. Видеть счастлив тебя, а язык прикусил. Но, прижавшись счастливо и буйно к щеке, ты целуешь меня, словно будущее, сжатым девичьим ртом не наставшего дня, и несчастье лишь в том, что ты любишь меня. |
| 3. Книги |
видят в скрытных глазах наши стоны и крики, слышат всё, что на свете никто не услышит кроме тех, кто такими же книгами дышит. |
и Марина Ивановна в том виновата. Даже Анна Каренина - мёртвая сватья, с рельс привстав, нас толкнула друг к другу в объятья. |
непохоже совсем на взаимоуслугу, а скорее похоже на их раздиранье... Это бесповоротное расставанье. |
но вернуть не могли наши тайные миги, те, которые так глубоко оставались, что другим незаслуженно не доставались. |
не садясь в свою старенькую машину, и в руках твоих словно чего-то, но ждали Пастернак и Шаламов, "Пословицы" Даля. |
но сейчас они книгами заняты были, будто нас ограждали, чтоб дальше не гибнуть, и Ромен Гари, и Евгения Гинсбург. |
отворачиваясь, как боящийся сглазу, ну а ты, еле выбравшись из-под обвала, книги, словно во сне, по одной отдавала. |
чтобы ты, наконец, полюбила кого-то, и когда так случилось, вздохнул облегченно, но зубами потом заскрипел обреченно. |
сколько лет моему сопернику, кто он, и не знал, то ли плакать мне, то ли смеяться, когда ты мне сказала: "Ему восемнадцать". |
полуподнятым взглядом меня ты просила подойти, чтобы вновь оказались мы рядом, но тебе я ответил опущенным взглядом. |
Сделай шаг я, всё было бы непоправимо... но не сделал я все-таки этого шага. Что же мне не позволило? Трусость? Отвага? |
попросив меня шепотом посторониться. Ты застыла, - чуть вздрагивали лишь серьги! - и прикрыла прижатыми книжками сердце... |
| 4. Телефонная трубка |
Тишина. Тяжела эта трубка, тяжела, а когда-то часто в ней ты жила. И я чувствовал, уже полуживой, как застенчиво краснеет голос твой. Я как будто от подарка небес воскресал да насовсем не воскрес, и, хватаясь за тебя, как за причал, я любить меня нетвердо запрещал. Ты послушалась. А может быть, и нет. И какой теперь себе я дам совет? Я вот-вот твой номер снова наберу, но я чувствую, что это не к добру. И над клавишей последней, немой, спотыкается о воздух палец мой... |
|
|